Выступление Аркадия Дворковича на Х Международной научной конференции ГУ-ВШЭ по проблемам развития экономики и общества
Еще год назад, когда многие из нас были на такой же конференции в Высшей школе экономики, мы обсуждали, как растет глобальная экономика, как растет экономика России, какие есть риски. Риски уже тогда были видны, хотя они казались достаточно ограниченными, как по масштабам, глубине, так и по времени. Я не думаю, что кто-то всерьез, за исключением единичных экономистов, обсуждал возможность глобальной рецессии в 2009 и в 2010 годах. Я не думаю, что кто-то всерьез обсуждал возможность кризиса, который затронет не просто отдельные рынки и отдельные сектора экономики, но весь мир, все отрасли, фактически всех людей. Тем не менее, мы оказались сегодня именно в такой ситуации.
Начиная с осени прошлого года, мы переживаем период, в котором сочетаются тенденции, которые раньше казались несочетаемыми, которые, как казалось раньше, можно локализовать, как только они возникают в отдельном секторе экономики, в отдельном регионе мира, в отдельной стране. Да, кризис на рынке ипотечного кредитования Соединенных Штатов. Да, последствия для спроса со стороны американских домохозяйств. Но ведь американская экономика сильна, наверное, правительство справится.
Но в этот раз оказалось, что глобализация финансовых рынков, экономики в целом достигла таких масштабов, что остаться за рамками кризисных явлений, остаться за рамками кризисных тенденций не удалось никому – ни соседям Соединенных Штатов, но Европе, ни Японии, которые традиционно жестко связаны с экономикой Соединенных Штатов, ни Китаю, экспорт которого, конечно же, сильно зависит от состояния спроса в США, ни России, которая, как в какой-то момент, казалось, может остаться тихой гаванью, островом стабильности (много было разных эпитетов на эту тему, по-моему, и я ими злоупотреблял, в том числе на прошлой конференции в Высшей школе экономики).
Мир изменился во многих отношениях. Мы стали свидетелями (мне это близко по роду работы) уже двух встреч лидеров стран так называемой «двадцатки». Конечно, это уже не двадцатка, а большее число стран. Президент США, другие лидеры говорили на только что прошедшем саммите в Лондоне – кто-то уже цитировал, в том числе Президент России, – что трудно было себе представить, что 20-25 лет назад лидеры таких разных стран, как Россия, Китай, США, европейские страны, Япония, Бразилия, соберутся вместе и смогут принять совместное решение по вопросам, которые волнуют весь мир.
Трудно было себе представить, что президентом Соединенных Штатов Америки станет человек, который открыто говорит, что хочет изменить Америку и изменить отношение к Америке со стороны остального мира. Насколько я помню, предыдущие президенты США говорили о том, что нужно сохранить все, что есть в Америке, сохранить все те функции, роли, которые США играют в международной политике, в международной экономике, в международных отношениях. Это серьезное изменение, его заметили все, как по характеру поведения лидера США, так и по тем первым сигналам, а также решениям, которые принимаются. Я думаю, что многие решения еще готовятся. Конечно же, США будут стараться сохранить лидерство, в то же время показывая готовность вести диалог и вступая в этот диалог со своими партнерами. Это уже по сути происходит, это доказала последняя встреча лидеров США и России в Лондоне.
Разные страны по-разному реагируют на кризис. Конечно, есть много общего. Много общего есть в тех программах, которые были опубликованы, в тех обещаниях, которые были даны своим налогоплательщикам, партнерам. Общее заключается в том, что выделяются громадные средства. Почему? Очевидно, почему. Потому что, во-первых, это самое простое решение – выделить деньги на борьбу с кризисом и, прежде всего, с его последствиями. Очевидно также, что такие решения следуют из логики самого кризиса.
Кризис характеризуется, прежде всего, падением спроса – частного спроса, и потребительского, и инвестиционного. Соответственно, у правительств всех стран есть желание компенсировать, хотя бы частично, падение частного спроса, таким образом минимизировать последствия для глобального роста, минимизировать последствия для возможностей сохранять или получать новую работу. При этом средства выделяются как внутри каждой отдельной экономики, так и в рамках глобальной финансовой архитектуры. В Лондоне было принято решение о выделении более 1 трлн. долларов в качестве ресурсов Международного валютного фонда, Всемирного банка, региональных банков развития, экспортных агентств для поддержки стран, которые наиболее сильно пострадали от кризиса, для поддержки торгового финансирования.
Возникает вопрос: насколько такие меры будут эффективны не только для предотвращения самых отрицательных последствий этого кризиса, но и для выхода на устойчивую траекторию роста. Здесь, конечно, много вопросов. Пока что речь шла и идет о пополнении глобальной ликвидности, о том, чтобы сохранить работоспособными механизмы финансирования роста, сохранить хотя бы на минимально необходимом уровне потребительский спрос. Это характерно для любой страны.
Например, если говорить о Китае, где пока что правительство заявляет о возможности 8%-ного роста в этом году, а эксперты полагают, что интервал в 5-6% более реалистичен, действия правительства означают стабилизацию сегодняшней ситуации. Речь пока не идет всерьез о продолжении тех же темпов роста (если говорить о помесячной динамике), каковыми они были еще несколько месяцев назад. Переход от 10%-ного роста к 5%-ному росту по сути означает спад экономики, если говорить о помесячной динамике. 6% – это минимальный рост на уровне буквально 1-2% в течение ближайших нескольких месяце. Для Китая это, конечно, ничего.
Наши компании, которые экспортируют в Китай сырье, уже сегодня ощущают, что никакого роста в Китае нет. По тому уровню спроса на наше сырье, который наблюдается сегодня в Китае, очевидно, что рост фактически прекратился, возможно, происходит спад экономики. Хотя, конечно, программы, которые были заявлены, в том числе инфраструктурные, позволяют надеяться на некоторое оживление и восстановление.
Но те меры, которые сегодня предпринимаются, в самом лучшем случае приведут к тому, что во 2-м квартале мы не упадем слишком сильно (мы – я имею в виду весь мир). В лучшем случае. Пока еще риски значительного снижения спроса именно во 2 квартале этого года сохраняются, хотя есть более или менее широкий консенсус со стороны экспертов, что маловероятно дальнейшее падение мирового спроса в 3-4 квартале этого года, скорее, мы стабилизируемся на низком уровне.
В чем особенности борьбы с сегодняшним кризисом? Особенности состоят в том, что первоначальные условия, стартовые условия – разные. Если для тех экономик, которые обычно назывались развитыми, характерно наличие дефляционных тенденций, связанных с резким падением спроса, то для экономик, которые всегда было принято называть переходными, характерно все еще наличие довольно высокой инфляции. Это накладывает свой отпечаток на методы борьбы с кризисом. Если в ведущих экономиках мира, я имею в виду по объему ВВП на душу населения, центральные банки предпринимают меры для максимального сокращения процентных ставок, правительства наращивают бюджетный дефицит, не боясь – сегодня, по крайней мере,– инфляции; то в других странах, где инфляция высока, напротив, процентные ставки повышаются. Это характерно, в том числе, и для России.
Также для этих стран характерно существенное снижение реальных обменных курсов. Это, конечно, связано и с состоянием платежного баланса, и, для нас, в частности, с сохранившейся высокой зависимостью от экспорта сырья, и с возникшей в последние годы зависимостью от финансирования за счет привлечения внешних кредитов и за счет прямых иностранных инвестиций. В других странах это, может быть, в большей степени краткосрочные потоки капитала, и также прямые инвестиции. В этих условиях сохранить устойчивость платежного баланса, сохранить минимально необходимые резервы можно только за счет снижения реального курса. Многие страны на это пошли. Снижение курса составило от 15% до 50% и чуть выше, мы находимся в верхнем интервале этого изменения. Конечно же, это позволило существенно повысить номинальную конкурентоспособность российских товаров по отношению к тому уровню, который наблюдался до этого; и позволило сегодня сохранять положительный торговый баланс, который компенсирует сохранение спроса на валюту, в частности, для возврата внешних долгов.
Очевидно, что сохранение стабильности на валютном рынке сопровождается резким повышением процентных ставок, которые с точки зрения Центрального банка, с точки зрения Правительства, были необходимы и пока что необходимы для того, чтобы снизить привлекательность вложения в долларовые активы, сделать их слишком рискованными и повысить привлекательность вложения в рублевые активы. Но уровень процентных ставок сегодня настолько высок – вот я сегодня прочитал в журнале «Эксперт» интервью одного из руководителей иностранных банков – настолько высок, что он создает риски того, что экономика может быть просто убита, убита потому, что по таким ставкам деньги брать нельзя. Такие ставки означают, что уровень прибыльности проектов, уровень рентабельности проектов должен быть запредельно высоким, но таких проектов просто слишком мало. Либо есть ожидания того, что удастся что-то продать, но чтобы что-то продать, надо иметь каких-нибудь покупателей, которые имеют деньги, чтобы это купить. Это слишком рискованное поведение. И сегодняшний рост кредитов, конечно же, будет сопровождаться и уже сопровождается ростом просрочек.
В связи с этим, у нас, по сути, одинаковые решения с другими странами. Не по форме – по форме они иногда различаются – по сути одинаковые решения в отношении банковской системы. Все понимают, что реально пройти кризис, завершить кризисный период будет возможно только после расчистки балансов. Причем речь идет и о банковских балансах, то есть о расчистке долгов, и о расчистке экономики как таковой от неэффективных элементов.
С одной стороны, хотелось бы ожидать – если говорить о России – быстрого падения процентных ставок в связи с тем, что ситуация на валютном рынке стабилизировалась, например, в связи с тем, что мы верим, что падения цен на нефть и другие российские экспортные товары уже не будет.
С другой стороны, пока сохраняются высочайшие риски в отношении вложения средств в любые активы, как в России, так и в других странах мира, снижение процентных ставок не обязательно приведет к существенному росту кредитования. Все равно премия за риск будет закладываться на максимально высоком уровне. Риск просто никто не может пока оценить адекватно, никто не может сказать, насколько он высок, пока еще не ясно, прошли ли мы все волны кризиса, в том числе на глобальной сцене. О волнах говорят многие, говорят, что нас еще ожидает как минимум одна волна кризиса, которая в России будет касаться, прежде всего, банков.
С точки зрения мировой экономики очевидно, что пока не все в полной мере раскрыли все свои убытки, например, пенсионные фонды, страховые компании, фонды прямых инвестиций, для которых горизонты вложения более длинные и многим из них было не обязательно фиксировать все убытки в конце прошлого года. У нас это тем более очевидно, поскольку у нас пока еще кризис все эти институты затронул на бумаге, и пока мы еще не увидели этого в реальности. Что касается банков, то мы день за днем, неделя за неделей постепенно переходим от бумажных потерь к реальным потерям, к реальным списаниям, к реальным потерям капитала. Поэтому действительно для нас и для других стран решение одинаковое – нужна капитализация.
Мы приняли сознательное решение о том, что наибольший объем средств выделяется именно банкам, а не напрямую предприятиям, поскольку считаем, что должна продолжать работать финансовая система. Самым плохим решением было бы подменить финансовую систему бюджетной системой, пытаться перераспределять финансовые ресурсы в экономике не через финансовую систему, не через банки, а через налогово-бюджетные механизмы. Они у нас и так довольно широко используются, и эффективность их использования всеми до сих пор признается как чрезвычайно низкая, хотя движение в правильном направлении есть, и есть примеры отдельных хороших проектов, мы этим последние годы серьезно занимались. Тем не менее, подменять финансовую систему нельзя.
Мы рассчитываем, что сможем сочетанием мер по капитализации банков и разделению рисков с банками по кредитованию предприятий, по кредитованию потребительского спроса создать необходимые условия для стабилизации экономики. Сейчас принимаются поправки в бюджет. Я скажу об этом буквально два слова. Поправки в бюджет связаны с тем, что ситуация поменялась, бюджет в прошлом году принимался при абсолютно других макроэкономических предположениях. Мы предполагали рост, предполагали, что цены на нефть будут выше 90 долларов за баррель. В начале этого года необходимость пересмотра бюджета стала очевидной. Прогноз цен на нефть, который заложен в бюджет – 41 доллар за баррель, и пока мы угадали. Это не значит, что мы такие хорошие провидцы – цена на нефть может оказаться любой в этом году, она может оказаться как ниже 40 долларов, так и выше 60. Но данные за последние 3 месяца свидетельствуют о том, что пока мы очень близки к реальности: 43 по факту, 41 доллар в прогнозе.
Мы близки по оценкам доходов бюджета, мы близки к реальности по оценке спада в экономике. Мы ожидали, что 1 квартал будет самым тяжелым, мы не ожидаем, что 2 квартал будет легким, он также останется тяжелым. Но мы ожидаем, что годовые цифры снижения экономической активности могут быть менее отрицательными за счет того, что начнется оживление.
Как и другие страны, мы заложили значительные бюджетные стимулы для частичной компенсации падения частного спроса. Фактически наш стимулирующий пакет в относительном выражении к ВВП является одним из самых больших в мире. Пока еще рано говорить о том, что он самый большой, никто окончательные итоги не подвел, но он один из самых больших.
Если говорить об изменении дефицита, то это 12 процентных пунктов на федеральном уровне: от +4%, от профицита, до дефицита как минимум 8%. Причем расходы по сравнению с утвержденным бюджетом в прошлом году увеличены, увеличены, прежде всего, на три основные цели. Как я уже сказал, это капитализация банков. Второе, это все, что касается поддержки людей. Я имею в виду повышение всевозможных социальных выплат, а также фактически создание активных программ занятости, переподготовки людей, создание возможностей для людей получать новую работу, находить новые рабочие места. Третье направление – это прямая поддержка так называемого реального сектора экономики, хотя под это понятие можно подвести всю экономику. Мы считаем, что такое сочетание мер может быть эффективным. Будет это так или нет – зависит от нас, от того, насколько эффективно мы будем работать, но оно может быть эффективным, если будут консолидированы усилия всех институтов власти, бизнеса, институтов гражданского общества.
Последнюю категорию я имею в виду, в первую очередь, с точки зрения обратной связи: получение информации, насколько эффективно работает та или иная мера, какие изменения нужны в оперативном порядке для того, чтобы изменить ситуацию. Но эти краткосрочные меры не снижают значимость того, что мы задумали в прошлом году, того, что мы заявили до кризиса.
Я буквально 3 минуты назад сказал о том, что расчистка балансов подразумевает освобождение от неэффективных элементов экономики, и пока мы не будем понимать, что имеет шансы выжить в посткризисный период, а что фактически подлежит ликвидации, мы не завершим полноценный выход из кризиса.
В феврале прошлого года, когда была заявлена идея «Стратегии 2020» и были объявлены ее приоритеты – повышение роста производительности труда и повышение энергоэффективности. Многие откровенно смеялись над нами, когда мы говорили о том, что производительность труда должна быть повышена в 4 раза в среднем по экономике, говорили о том, что энергоэффективность должна как минимум удвоиться. Для многих это было просто идеологическим заявлением. Никто не понимал, что имеется в виду. Имелась в виду очень простая вещь: подавляющая часть российской экономики настолько неэффективна, что не имеет шансов выжить в ближайшем десятилетии. Нам нужно создавать абсолютно новые, эффективные производства, технологии и рабочие места. Кредитовать нужно не старые неэффективные производства – это можно делать лишь в краткосрочном режиме, чтобы получить пространство для маневра, получить необходимое время для приятия стратегически правильных решений. Давать деньги нужно исключительно под создание новых эффективных ниш в экономике. Иначе мы проиграем, иначе у нас нет никаких шансов сохранить лидирующие позиции в экономическом росте, которые мы имели в последние годы, и тем более выйти на лидирующие позиции в мировой экономике. А без этого нет шансов участвовать активным образом в формировании новых международных правил игры.
Россия участвует в этом процессе. Как минимум, в вопросах международной безопасности мы являемся активным игроком, и без России принятие каких-либо решений просто невозможно. И этот процесс будет продолжаться. Что касается мировой финансовой системы, мы – члены клуба. Прислушиваются ли к нам? Прислушиваются, но, конечно же, основные решения пока принимаются не нами и зачастую без нашего участия. Почему? Очевидно, потому, что наша мощь недостаточно велика для того, чтобы активно влиять на процессы, происходящие в мировой экономике.
У нас есть каналы влияния. Это, прежде всего, энергетический сектор, но это – не оружие, а это наши конкурентные преимущества. Но других таких конкурентных преимуществ немного, их можно перечислить по пальцам. Космос? – да. Вооружения? – да, пока, отчасти. Интеллектуальные услуги? – да, есть ниши, где наши специалисты действительно занимают лидирующие позиции. Очень трудно найти еще хотя бы 3-4 таких сильных конкурентных преимущества. Если мы не сформируем условия для нового экономического роста таким образом, чтобы мощь российской экономики быстро увеличивалась, то мы и не достигнем такого необходимого уровня экономического развития, который позволит нам влиять на мировые правила игры.
Тем не менее, вопросы мы будем ставить, потому что мы считаем их справедливыми и правильными для всей мировой экономики. Это вопросы о резервных валютах. Это вопросы о глобальных институтах управления, о роли Международного валютного фонда в системе координации и мониторинга развития мировой финансовой системы. Сегодня, когда говорится о помощи странам, пострадавшим от финансового кризиса, мы все, по сути, уповаем на Международный валютный фонд, который пока что, хотя новые инструменты уже создаются, продолжает ставить условия лидерам стран, пострадавших от кризиса, относительно того, какие в стране нужно иметь пенсии и зарплаты. А это является прямым путем к отставке любого лидера уже через небольшой период времени. Мы должны менять эти элементы глобальной системы.
Что касается резервных валют, то в этой аудитории хотел бы еще раз пояснить нашу позицию. Мы не хотим сейчас, чтобы слабели доллар, фунт, евро или иена, мы не хотим сейчас потрясений, не хотим, чтобы завтра эти валюты были заменены на новые. Мы видим естественный тренд, естественную тенденцию к тому, чтобы усиливались роли новых валют, региональных валют. Мы видим естественную тенденцию к тому, чтобы формировались новые монетарные союзы, естественную тенденцию интеграции на региональном уровне. Это неизбежно будет вести нас к формированию новой модели мировой валютной системы.
Мы считаем, что этот процесс должен лучше анализироваться и в какой-то степени координироваться, иначе волатильность курсов никак не станет меньше, более того, она может стать еще более опасной, чем раньше. Именно в этой связи мы считаем, что нужно провести дискуссию на академическом, профессиональном, политическом уровне относительно возможной роли наднациональной валюты.
8 апреля 2009 г.